КНИГА ПАМЯТИ

На войне я был простым солдатом

 

Воспоминания Лузгина Михаила Ильича, заместителя начальника отдела юстиции Читинского облисполкома (26.04.1971-3.07.1973), заместителя председателя Читинского областного суда (1964-1971, 1973-1987), участника Великой Отечественной войны.

 

Родился я в Иркутской области в 1923 году. По окончании семилетней школы поступил в Иркутский сельскохозяйственный техникум на ветеринарное отделение, но через год учебу пришлось оставить из-за тяжелых материальных условий. Поступил на полуторагодичные курсы при иркутском горном институте по подготовке специалистов геологоразведки. Тут была повышенная стипендия. По окончанию курсов в мае 1940 года был направлен комбинатом «Востсиболово» на работу в Шумиловское приисковое управление, действовавшего в то время в Хилокском районе недалеко от курорта Ямаровка. На прииске исполнял обязанности техника-геолога геологоразведки по поиску залежей золота, олова, вольфрама и других сопутствующих полезных минералов.

 

В год начала Великой Отечественной войны я не был призван в армию из-за недостижения призывного возраста. Солдатом я стал только в начале следующего года ровно в день своего рождения – 25 февраля 1942 года. Воинская служба началась на 77-м разъезде по Маньчжурской ветке, что в Борзинском районе, рядовым артиллерийского расчета дивизионной пушки 76-го калибра. В начале июля 1942 года, то есть через четыре месяца после начала службы, наш 986-й артиллерийский полк в составе 321-й стрелковой дивизии прибыл на фронт в район Сталинграда и почти с ходу в излучине Дона вступил в затяжные бои. Гитлеровцы всей своей мощью рвались к Волге. Бои были очень ожесточенные. В воздухе полностью господствовала немецкая авиация, нанося бомбовые удары по любым расположениям наших войск и укреплений. Неоднократно испытывала бомбежки и наша батарея, несколько раз мы отбивали танковые атаки. Приходилось отстреливаться как из-за укрытия с помощью пехоты, так и стрелять прямой наводкой по наступающим танкам. Испытывали мы и частые потери орудийных расчетов по ранению или гибели наших бойцов и командиров.

 

Запомнился мне один случай, это было еще по теплу, в конце сентября. Вечером намечалась передислокация, но что-то у командования, видимо, не получилось, и батарея наша осталась ночевать в поле спелой ржи. А в этом поле частей было видимо-невидимо: и минометчики, и связисты, и еще кто-то. С вечера над полем пролетал немецкий самолет-разведчик. Я так думаю, нас засекли. С земли-то нас не видно, – рожь высокая, спелая, - а сверху мы как на ладони. Утром тоже «рама» пролетела. И как только солнышко немного озарилось, на нас был налет. Я и еще один боец с нашей батареи находились в десяти метрах от орудия. Мы только что получили в котелке кашу и собирались позавтракать. И тут увидели, как девять или десять юнкерсов строем прошли над нами. На Сталинград тогда часто летали. Но получилось все по-другому. Сделав круг, они вернулись и тройками в 4-5 заходов стали бомбить наше поле. Ужасно там было. Во-первых, рожь загорелась, все окуталось густым черным дымом. Поднялся шум, крики, стоны, ржание лошадей. Мы тогда на гужевой тяге орудия передвигали. А когда кончились бомбы, самолеты еще раз прошлись над нами, простреливая все из пулеметов. Я смотрю, пикирует на меня самолет, и лицо летчика вижу, довольное, улыбающееся. Но очередь пришлась на несколько метров в стороне от меня, а то бы перерезало пополам. Я только удар по телу получил комком земли. Потом пыль и дым развеялись. В котелке нашем один песок. Встали мы, бежим к орудию, а оно лежит кверху колесами. Рядом воронка, и лейтенант, наш командир взвода, на боку лежит, а сквозь тело дыра светится.  А рядом боец один. Только по одежде мы разобрали, что это Галлеев. Лица у него полностью не было. Похоронили мы их тут же в воронке. Пушку на колеса поставили, а на лафет положили еще одного тяжелораненого бойца. Только он километра через два умер. Там же, на дороге, похоронили и двинулись дальше. Сейчас никто, думается, и не найдут те места захоронений наших товарищей, памятников не ставили.

 

Что такое для меня война? Ощущение, обязанность защищать Родину. Вот и все. Как и весь советский народ, я испытывал общие патриотические настроения. Война – это страшное дело, и бывало такое, что мне было страшно. Но по молодости я не думал ни о возможной смерти, ни о возможном ранении. Боялся другого, как бы в плен не попасть. Это такое положение, когда теряешь сам себя, и превращаешься в ничто: тобой могут распоряжаться, над тобою могут издеваться. В орудийном расчете я также выполнял приказы командира, но я чувствовал в себе силу, так как за мной и всеми нами стояло родное государство. И еще боялся немецкой победы, потому что тогда начнется рабство. А больше на фронте я ничего не боялся.

 

Могу сказать еще и о том, что на фронте никакой политики не было. По крайней мере, там, где я служил. А Родину мы, рядовые солдаты, чувствовали в заботе о нас своих командиров и старались их не подвести. В расчете, что у нас главное было? Чтобы снаряды были, чтобы сохранилось и не вышло из строя орудие, чтобы удачно стрелять. Боялись мы еще и того, чтобы в своих не попасть, так как стреляли, не всегда видя цели. Как потом в глаза смотреть своим товарищам? А это зависело от нас, как повернуть орудие, как наводку произвести. Свое участие в войне я рассматривал, как обычную ежедневную, опасную, трудную и изнуряющую работу. Больших, каких-то выдающихся подвигов я не совершал. Жил заботами своей батареи и старался честно выполнять свои обязанности. Нередко в день по два-три раза нам приходилось за сутки менять свою позицию. А это значит, что пушку везде надо зарывать, чтобы она свободно в капонире могла с лафетом двигаться. Вот и отрывали мы укрытие диаметров по 8-10 метров и глубиной один метр. Над бровкой только ствол торчал, а остальное должно все быть в земле. Чтобы и орудие сохранялось от случайных снарядов, да и личный состав, чтоб берегся. Все мы выполняли с охотой и без возражений, единственно не любили обязанности правильщиков, а потому часто менялись при выполнении данной довольно тяжелой работы. Вот представьте, наводчик производит наводку и пальцем показывает в какую сторону надо поворачивать лафет. А он тяжелый. Под Сталинградом грунт песчаный. Пушка после каждого выстрела зарывается в песок, и ее нужно вытаскивать. Очень тяжело! А бывает беглый огонь. Надо стрелять и стрелять, пока не подадут команду приостановить. А на каждый выстрел наводчику надо произвести проверку, иначе орудие собьется, и диапазон разброса снарядов может достигать сотни метров, а то и до километра. Это очень опасно. Тем более что наше орудие находилось под первым номером, и по нему равнялась вся батарея. На пристрелку комбат нам давал три снаряда. По рейке смотрит, а потом дает коррективы.

 

В чем еще заключалась наша работа? Подготовка снарядов. С автомашин их сбрасывали метров за 100-200 от батареи, чтобы «не засветить» расположение батареи, после чего машины сразу же уходили. И мы их на себе подтаскивали. А в ящике четыре снаряда. Мало еще подтащить. Надо привести их в боевую готовность. Снаряды в ящике в солидоле, но в таком положении в горячем стволе они могут прикипеть, и орудие может взорваться. Специально для этого обтирали их тряпками. Или, например, команда поступает: «Шрапнель! Трубка двадцать» или «Трубка 40». Ключом и на головке поворачивают настройку для того, чтобы взорвалась шрапнель на определенной высоте от земли в зависимости от поставленной задачи. Шрапнелью стреляют больше по пехоте. На команду: «Осколочным!» или «Фугасным!» другие действия.

 

Где-то в ноябре 1942 года в связи с тем, что несколько наших бойцов взвода связи и разведки попали в окружение и погибли, я и еще несколько человек были переведены во взвод разведки. Нашей задачей стало оперативное прифронтовое наблюдение за противником с целью выявления его огневых точек, концентрации или передвижения живой силы и техники. Мне выдали стереотрубу. Все увиденное я должен был фиксировать и сразу же передавать командиру батареи или дивизиона. Наблюдательный пункт подбирался, как правило, на какой-либо высоте или возвышенности по соседству с передовыми пехотными частями, а оборудовать его приходилось ночью, либо пользоваться траншеями вместе с пехотой. При обнаружении немцами моего укрытия приходилось испытывать обстрелы снайперские, пулеметные или даже артиллерийские и меняя место своего наблюдения. Так прошел весь ноябрь и декабрь 1942 года.

 

Мы тогда стояли в обороне. А потом пошли вперед, чтобы сомкнуть немецкое кольцо под Сталинградом. Наша батарея входила с состав тех войск, которые под командованием генерала армии П.И. Батова двигались с севера. Сколько было радости, когда мы сомкнулись с южной группой войск! Получился вначале небольшой коридор, а потом его начали расширять. Одни пошли навстречу танкам Манштейна в сторону Ворошиловграда, а мы повернули на восток – в сторону Сталинграда. Тут почувствовали свою силу, как-то окрылились. Командование стало обсуждать вопрос о награждении отличившихся. Тогда-то я и получил свою первую награду – орден Отечественной войны 2-й степени. Ну, а позднее - медаль «За оборону Сталинграда». Больше у меня боевых наград не было, после ранения - только юбилейные. 

 

Когда стояли в обороне, вопрос о наградах даже не обсуждался. Потому что каждый день мы чувствовали, что только от нашей стойкости зависит, прорвутся через нас немцы или нет. Стояли-то мы в основном только в одну линию, сзади нас никого не было. Если не удержались бы, то немцам открылась бы прямая дорога на Сталинград. И это было тяжело осознавать. Да и много потерь у нас было. За те полгода, что я находился в батарее, сменилось три комбата. Очень сожалею, что мне не удалось дотянуть до дня успешного завершения Сталинградской битвы. 13 января во время передвижения по открытой местности с целью смены своего пункта наблюдения я попал под артиллерийский обстрел. Попытался спрятаться в воронку, но она оказалась мелкой. С одной стороны положил стереотрубу, с другой автомат, сам примостился на бок. Осколок снаряда мне угодил в ногу выше колена. Это было где-то в 10-11 часов утра, а забрать меня с поля боя смогли только после обеда. Началась гангрена. На следующий день в полевом госпитале мне ампутировали ногу. Лечение мое в госпиталях разных городов продолжалось до декабря 1943 года, то есть почти год. А моя 321-я дивизия в ходе боев под Сталинградом стала зваться 82-й гвардейской. И 968-й артиллерийский полк - 45-м гвардейским.

 

Только я поехал домой, к жене. Она продолжала жить на прииске Шумиловка, откуда меня призвали на фронт. Дочери, которая родилась без меня, был уже один год. Руководство прииска зачислило меня на прежнюю должность, но я почувствовал, что физически там проживать и работать не смогу. Поселок расположен в гористой местности, где мне затруднительно было передвигаться, так как ходьбу на протезе я еще только начинал осваивать, и, кроме того, настоящим геологоразведчиком на одной ноге я, конечно, быть уже не мог. Летом следующего года мы перебрались в поселок Бирюсинск Тайшетского района Иркутской области, где я устроился работать кладовщиком в управление малых рек. А вскоре у нас родилась вторая дочь, жена уволилась с работы для ухода за детьми.

 

Потом пришла Победа. Все ликовали. А для меня она была с горчинкой. Да я выжил, но получил серьезный физический недостаток, который отразился не только лично на мне (например, с 1943 года я ни разу не сумел пробежаться), но и моей семье (первое время я был плохим помощником жене в домашних делах, хоть и старался). Но об этом я никому никогда не говорил, ни близким, ни тем более фронтовикам, с которыми потом начал встречаться. Не было у нас с женой и определенной устойчивой профессии и специальности. Нужно было что-то приобретать. Попытались поступить в Иркутскую юридическую школу, где была наиболее повышенная стипендия, но не смогли из-за отсутствия полного среднего образования. Тогда мы с женой стали учиться в вечерней школе, которую окончили в 1949 году. Только после этого нас приняли в двухгодичную юридическую школу, и здорово нас поддержали. Дали нам с женой отдельную комнату для проживания, помогли устроить детей в детский сад, помогали материально. Ну, а мы старались не подвести руководство своими успехами в учебе, хотя нам было трудно, особенно жене.

 

По окончанию школы, перед тем как поехать по направлению в Читу, мы сумели поступить на юридический факультет Иркутского государственного университета и даже сдали наперед несколько экзаменов. В Чите жену избрали народным судьей 2-го участка Читинского сельского района, а меня – народным судьей 3-го участка Центрального района г. Читы. Проработали один срок, меня вновь переизбрали, а ее выдвинули на советскую работу в Читинский райисполком. Но там жене не понравилось, и года через два она пришла в областную коллегию адвокатов, где проработала до ухода на пенсию в 1977 году. У меня второй срок избрания народным судьей закончился в 1957 году. Меня по решению облисполкома, потом сессии областного Совета избрали членом областного суда, а в 1963 году избрали заместителем председателя областного суда. В этой должности я проработал до 1984 года, правда, с некоторым перерывом в 1971-1973 годах, когда меня назначали заместителем начальника вновь образованного отдела юстиции.